В стужу продрогший до костей человек мечтает о домашнем очаге, где всегда можно укрыться от холода и неуютности и, выпив чашку-другую ароматного чая, ощутить неописуемое блаженство.
В знойную жару ищет он спасительную прохладу, предвкушая торжество тела.
Словом, все мы живем мечтами и надеждами, в беспрестанном поиске отдушины для души, которая подобно далекой звезде светит или мерцает на небосклоне памяти сердца.
Устав от суеты и козней гораздой на «сюрпризы» жизни, вспомнишь, что где-то там, за горизонтом, есть твой уголок — единственный и неповторимый. И от одной только мысли о своей малой родине — главной свидетельнице твоего начала на земле — сделается светло и радостно на душе. Вскинешь голову и пойдешь дальше по жизни. Это и будет твоим согревающим огоньком в лютую стужу и глотком свежего воздуха в изнурительную жару…
В живописной предгорной зоне Большого Кавказа, у самого массива, приютился поселок нефтяников Кутаис.
Говорят, когда-то эти горы стояли, будто мертвые. Ни деревца не росло на них, ни кустика. Но однажды окутал их густой туман. Дни ли, недели ли лежал он на каменных великанах, только стал после этого расти здесь лес и с годами полностью покрыл лысые перевалы. Большой Кавказ преобразился. Эти девственные места облюбовали казаки, селившиеся тут семьями. Появились небольшие поселения, названные «кутами» — Абузы, Кура-Цеце, Веселый, Широкая Балка, Соленый, Асфальтовая, Полигон, Кутаис.
Казаки заготавливали древесину, выращивали фрукты и овощи и вывозили в равнинную часть Кубани, выменивая все на зерно.
Радовала здешняя земля поселенцев нетронутыми щедротами. Осваивая необжитые места, не раз замечали они, как вокруг, до самого перевала, земля обильно плакала черными слезами. То ли заезжий какой сообщил в столицу, то ли из местных кто написал туда о земных богатствах, только однажды пришли геологи и обнаружили в окрестностях Кутаиса нефть.
Потянулись сюда люди из других мест. Строились, обзаводились хозяйством. Появились в поселке добротные дома для нефтяников и лесорубов, начальная школа, пекарня, магазины. Многие мужчины подались в нефтяники.
Кутаис рос на глазах и вскоре стал поселком городского типа. И праздновать бы кутаисцам рождение города-спутника на месте их цветущего поселка, если б не война с фашистами. Мобилизовали мужчин. Старшеклассники с директором школы ушли на фронт. А подростки с женщинами и стариками дежурили на постах наблюдения за вражескими самолетами, тушили пожары, вязали и отсылали красноармейцам рукавицы и кисеты.
Кутаисцы противились немцу как могли. Ни одной капли горючего не досталось врагу. Скважины были искусно законопачены, а запасы нефти спрятаны в тайных хранилищах. Хоть и недолго лютовал завоеватель в поселке, немало пришлось хлебнуть нужды и горя его жителям. Перед отступлением оккупанты взорвали Кутаис…
После войны кутаисцы беспокоились не о том, будет ли здесь город, а думали, как скорее возродить поселок. Надежды возлагали на богатства нефтяные да на руки свои рабочие. Бурильные установки без устали качали жидкое золото, лесорубы валили на делянках лес, и все это куда-то увозилось… 60-70-е годы — пора расцвета рабочего поселка.
Для подступающих с обеих сторон населенных пунктов Кутаис стал административным центром, малой лесной столицей. С соседями он жил мирно. Не было на его памяти ни кулачных боев, как между городом и рабочими слободами, ни распрей из-за хлебных мест в конторах и на предприятиях. Всем хватало работы. Народ здесь исправно трудился и мечтал о лучшей жизни. Посельчане занимались земледелием, имели подсобные хозяйства, воспитывали детей и внуков, любили повеселиться и шумно отгулять праздники.
Кутаис от краевого центра лежит в восьмидесяти километрах. Ведет сюда асфальтированная дорога, петляющая по пригоркам среди деревьев, как по зеленому живому тоннелю. При въезде сюда со стороны курортного городка Горячий Ключ летом и осенью наносит дымным воздухом, пропитанным запахом сушеных фруктов.
В разгар урожайного сезона приемный пункт по переработке плодов и ягод работал круглосуточно. С раннего утра и до темноты спешили, бывало, на окраину поселка сдатчики с корзинами, мешками и ведрами. Очередь тянулась до самых ворот.
Бабы и мужики переговорят все новости, обсудят каждого, кто на язык попадется. Взвешивала фрукты и ягоды каждый год шустрая дородная бабенка из Краснодара. Видно, по душе пришлась она заведующему пунктом. Да и людей быстрая на руку говорунья тоже устраивала. Приезжая приемщица была такой же бесхитростной, как и местные жители, и потому всегда находила с ними общий язык. От ее сноровки зависело и время сдатчиков, и настроение.
В просторном рабочем цеху стояли деревянные чаны с ручными прессами, в которых из фруктовой массы отжимался сок и тут же перекачивался в огромные цистерны, стоявшие рядом с дубовым лесом. Если кто-нибудь решался поработать огромной деревянной лопатой или покачать пресс, его товар принимался без очереди. Силу тут в основном показывали школьники да мужики. Правда, в цеху работали одни женщины. Они засыпали в большие чаны фрукты, заливали водой и до утра качали сок. Половину двора занимали под навесом сушки, днем густо облепленные детворой. Запекшиеся медовые груши и сочные яблоки заменяли им любые лакомства. Истопник то и дело подкладывал в печки сушек поленья и помешивал ароматные, приторно пахнущие фрукты.
Многие годы приемным пунктом заведовал грек Христофор. Жил он с семьей в пристроенном к цеху помещении, в котором с одной стороны размещалась бухгалтерия и его рабочая комнатка, а с другой — небольшая квартира с частичными удобствами. Люди величали его по отчеству. Филиппыч был человеком застенчивым. Ни голосом, ни взглядом не выкажет, бывало, своего неудовольствия или обиды. И дети его отличались скромностью и не способны были на что-либо дурное: и на людях, и дома вели себя пристойно, как и подобает детям из добропорядочной греческой семьи.
Дочь Оленька — копия матери — напоминала Мальвину из детской сказки, а сын Андрей — вылитый отец — круглолицый, коренастый крепыш, который не мыслил своей жизни без техники. Он часами возился с мотоциклом, катал на нем сестру, ездил в магазины и доставлял отца в город по делам.
Ближе к центру в Кутаисе тянутся чередой одноэтажные каменные и кирпичные дома, в которых обосновались интеллигенция и рабочий люд. И уже в самом центре бурлит провинциальной жизнью двухэтажный, симпатичный и веселый городок, в котором вдоль тротуара километра на три высажена аллея красавцев-платанов.
На самом высоком месте краснели баки с питьевой водой. За ними, в лощине, уходящей в лес, блестели рукотворные пруды. В выходные дни дамба и берег были усеяны купальщиками и рыбаками. За плотинами, на большой солнечной поляне, среди деревьев белел саманный домик с пристройками и садом. Здесь жил с семьей старый точильщик. Каждый день он ходил по улицам с кирзовой сумкой через плечо и кричал нараспев:
— Пилы на-ре-за-ать, бритвы, ножницы то-чить…
Люди выходили на улицу со всем, что точится и нарезается, и ждали своего череда. Старик доставал из сумки длинный кожаный ремень или резцы и принимался за работу, которую выполнял быстро и очень ловко. Мастер прославился не только как точильщик, но и как торговец музыкальными пластинками, которые привозил из города. Благодаря ему в домах звучали самые популярные мелодии и песни.
Возвращаясь с прудов, отдыхающие непременно заглядывали в магазинчик на машинном дворе. В нем много лет хозяйничала горбатенькая Зина. У нее здесь, как в доме у хорошей хозяйки, — всегда всего хватало. Тут тебе и колбасы, и свежее мясо, и окорока, и тушенка, и рыба.
Отправляя меня в магазин, мама наказывала в первую очередь зайти к Зине, от которой пустым не уйдешь. Она торговала до позднего вечера.
— Здравствуй, кормилица наша, — приветствовали ее покупательницы, с довольным видом разглядывая заполненные витрины.
— Здравствуйте, милые, — улыбалась Зина. — Сегодня у меня колбаска вкусная, нежирная, телятинка молодая…
— Видим, видим, матушка! Потому к тебе первой и бежим.
Зина умела быть всегда спокойной, приветливой. Не рассердится почем зря, не накричит, словом грубым не обидит. Она походила на молдаванку — со смоляными волосами, заколотыми сзади красивой брошью, большими черными глазами и белым лицом. Муж ее, Сашка, помощник бурильщика с нефтепромысла, был высокий, кудрявый и черноглазый балагур и весельчак.
— С ее душой не грех иметь красавца, — судачили бабы. — Иная вон красавица писаная, вся как точеная, а счастья нет. Или дурь ее заносит, или гордыня.
Зина родила своему Саше двух прелестных дочурок. Девочки всегда были ухожены и одеты как куколки. И Сашка ходил с иголочки. Обо всех успевала позаботиться Зина: и о домочадцах, и о покупателях.
Продавцы в нашем поселке отличались от городских доброжелательностью и простотой. Не было у них той заносчивости и равнодушия к покупателям, коими часто грешат городские работники магазинов. Оно и понятно. Там, где люди чуть ли не каждый день встречаются друг с другом, изощряться в собственном невежестве как-то не принято.
Славился Кутаис на всю округу и больницей, в которой работал приезжий хирург с протезной ногой Роман Всеволодович Шаповалов, в операционной творивший… чудеса. После того, как вернул он с того света моего отца, вальщика леса, по поселку стали ходить легенды. А отец сколько жил потом, столько и удивлялся, как избежал он печальной участи. Помнит, как сидел у зимнего костра, слышал голоса товарищей, валивших последнюю громадину-сосну, потом адскую боль…
В больницу его привезли чуть живым, с перебитым в нескольких местах позвоночником, опухшего и бормотавшего что-то в горячке.
Мама и сестренка в палате плачут, а я стою рядом с кроватью отца и говорю, улыбаясь:
— Не-е, не умрет папка!
В коридоре хирург сказал маме, что об отправке в краевую больницу не может быть и речи — не довезут.
Весть о трагедии в лесу мгновенно облетела поселок. Пошли печальные слухи о том, что вальщик безнадежен, и что даже сам Роман Всеволодович ничего уже не сможет сделать.
Полгода колдовал он над отцом. Массажировал, подвешивал на вытяжку к потолку, растягивал на кровати, приучал к легкой гимнастике и все время смешил курьезными случаями из своей богатой врачебной практики, рассказывал забавные анекдоты.
— Делай все, что я тебе говорю, — неустанно напоминал он отцу. — Разминайся потихоньку, улыбайся и люби, люби ты, ради Христа, свой позвоночник! Думай о нем, как о женщине. Ты понял? Не кляни судьбу, а думай о том, что будешь делать после выписки. Лады? Вечером расскажешь…
Отец с нетерпением ждал обхода, чтобы увидеть Шаповалова, услышать его доброе слово. Для него он был лучиком в темном царстве сплошной боли.
— Не понял, — наклонялся к нему доктор во время обхода. — О каких таких уколах ты говоришь? Да как у тебя язык поворачивается?! Улыбаешься уже во весь рот, а об уколах думаешь. Сестра, принеси, будь добра, самое большое зеркало, какое только имеется в отделении. Пусть он посмотрит.
И вместе с отцом смеется.
— Это и есть твой первый укол. Понял? Вот и лады. А второй, думаю, никуда не убежит.
Не стал отец инвалидом. С работой вальщика, конечно, пришлось распрощаться. Пошел в пастухи. Насиделись мы в нужде, пока лежал он в больнице. Выручали огород да хозяйство. Но больше всего — рыжая корова Ланка. На нее, кормилицу, мы молились. А еще — на врача Шаповалова, спасителя нашего.
Летом я помогал отцу пасти коров. Вставать приходилось с первыми петухами. Вместе с нами отправлялся на работу и пес Моряк.
Улица и переулки, по которым гнали мы стадо, наполнялись разноголосым мычанием, перезвонами колокольчиков и лаем. Далеко забирались мы от поселка. Отец хорошо знал пастбища, нетронутые лесные поляны с сочной травой и душистым клевером.
Домой возвращались поздним вечером. Хозяйки с довольным видом встречали своих кормилиц с раздутыми боками.
По лесным дорогам и тропинкам исходил я сотни километров, узнал местные красоты, увидел, чем богата здешняя земля.
Посмотреть в окрестностях поселка есть что: ущелья, пещеры, цветные водопады, лесные озера. Хороши речка Финдулка с ажурными водорослями, Псекупс с живительной горной водой. А лес каштанов… Войдешь в таинственный каштанник, глянешь вверх, и голова закружится — неба не видать. Ноги утопают в прошлогодних листьях, а на землю падают и падают колючие, похожие на миниатюрных ежей, плоды. Воздух тут чистый, прохладный. Чувствуется дыхание гор.
Спустишься в темную балку, хлебнешь ледяной воды, и сила и бодрость наполнят тебя. И вечностью веет вокруг…
Край этот грибной, ягодный.
Утром Кутаис купается в голубоватой дымке, в полдень дрожит над ним знойное марево, ночью он отдыхает, дурманя запахами садов. Летом укрывают его туманы белые, легкие. Осенью по поселку гуляет порывистый ветер, холодит лицо горной свежестью, гонит по петляющей асфальтированной дороге опалый лист, и стелются в низине дымки близких улиц.
Достопримечательностью поселка жители в шутку называли и праздничную деревянную трибуну, густо выкрашенную в коричневый цвет, и гору металлолома в самом центре Кутаиса, видом своим портившую его панораму. Без них невозможно было представить привычный уклад жизни рабочего поселка.
К месту проведения митингов ровно в десять утра обычно являлась пестрая колонна демонстрантов из учащихся и учителей. Вокруг, в скверике и на тротуаре, стояли нарядные посельчане в ожидании большого доклада председателя поселкового Совета Рассветовой — высокой, стройной блондинки, сибирячки в неизменно строгом костюме. Я с восхищением смотрел на хозяйку Кутаиса: как она ходит, как разговаривает с людьми, как читает свой доклад. У нас в поселке с почтением относились к государственным людям.
Ровно в полдень, добросовестно отстояв и отаплодировав, взрослые торопились домой за накрытые столы, а учащиеся, побросав в школьные сараи портреты и транспаранты, разбегались по магазинам за конфетами и ситро или выстраивались на веранде столовой в длинную очередь за эскимо.
У школьников были еще и свои занятия. Если в субботний день поселок сотрясали скрежет и тарахтенье железа, если весь он наполнялся звонкими детскими голосами, значит вся школа, от мала до велика, волоком или на тележках тащила по дороге металлолом. Каждому хотелось защитить честь своего класса и сдать как можно больше лома…
Принимали его обычно на бывшей «пожарке», где разместились школьные мастерские и спортзал. За несколько часов добросовестного труда здесь вырастала железная гора, долгое время напоминавшая посельчанам о детском энтузиазме. Сбор железного хлама был традицией. Люди охотно выносили со двора ненужный лом и с нетерпением выглядывали неугомонную детвору, подобно саранче сметавшую на своем пути все, что напоминало железо.
Лучшие сборщики награждались небольшими библиотечками или поездками в какой-нибудь город-герой.
В Кутаисе было все самое необходимое для сельской жизни. Не хватало только Храма Божьего. Вслух, правда, об этом не горевали — не принято было. Десятилетиями наш лесной поселок не наполнялся колокольным звоном, не святил всенародно воду и пасхи. Но посельчане все равно старались соблюдать церковные праздники и рассказывали о них нам, детям. В нашей семье не было верующих, но накануне пасхального дня в доме красились яйца, пеклись ароматные пасхи и кексы, убирались комнаты, а затем приглашались гости отведать пасхальных гостинцев.
Поставить свечку, помолиться да услышать благословенье батюшки люди ходили в станицу Линейную.
Посельчане изо дня в день жили теми привычными хлопотами и заботами, что даровала им судьба и их многолюдный поселок.
Была нефть, был лес — была и работа. А чего еще надо рабочему человеку? Кто там мерил, сколько ее, нефти-то?
— Пока она, родненькая, качается, можно жить спокойно и не горевать, — рассуждали посельчане. — На наш век хватит. А там видно будет. Может, еще что найдут в здешних местах.
Валерий Кузнецов
