В преддверии 155-летия Горячего Ключа вышли в свет третья и четвертая части исторического романа-хроники «Маки красные». Ее автор — наш земляк Константин Еременко посвятил свою книгу истории становления и развития Горячего Ключа, казачества Кубани, Первой мировой войне.
«Маки красные» основаны на подлинных событиях. Все герои произведения — реальные жители города и окрестных населенных пунктов. Время действия романа — 1880-1922 годы. Произведение было выпущено благодаря усилиям дочери автора Натальи Негребовой. «ГК» на своих страницах уже публиковала отрывки из первых двух частей романа. Сегодня предлагаем нашим читателям ознакомиться с одной из глав новой книги. Желающие приобрести ее могут обратиться в городской музей.
Публикуем главу исторического романа-хроники «Маки красные»
Петр Трофимович Криворучко шел в гости к сыну Степану. Он приблизился к новой кладке через Мальцев ерик. Старый казак хозяйским глазом окинул кладку. Свежеобтесанное осиновое бревно белело на фоне темной лужи ерика.
Петр Трофимович присел, заглянул под кладку, чтобы увидеть, как умудрился Степан укрепить стойки перил. Потом он медленно дошел до середины кладки и, испытывая прочность, попытался раскачать бревно, однако оно лежало прочно.
— Гм… Молодец, Степка, — похвалил сына Петр Трофимович и обратил внимание на то, что с противоположного берега над лужей наклонился ствол вербы, ветки которой касались перил. Молодые ярко-зеленые листочки вербы только что распустились, на веточках висели в желтом пушочке соцветия-китюшки.
— Красиво! Ей Богу красиво! Вот уже и китюшки появились, значит, скоро Пасха, — Петр Трофимович подтянул к себе зеленую веточку и стал объедать на ней китюшки. На усах и бороде появилась золотистая пыльца. В доме скрипнула дверь, и во дворе появилась жена Степана.
— Доброе утро, папаша! Заходите в гости, — Надя открыла калитку.
— Здравствуй, невестка. Вот гляжу на кладку. Хорошо сделал ее Степан, по-хозяйски. Дома он?
— Дома, дома. Заходите, пожалуйста.
Из полуоткрытой двери выглянул Степан. Он заметил у отца какой-то аккуратно упакованный в бумагу сверток. Отец пришел в парадной форме. На нем была оранжевая черкеска с серебряными газырями, белый бешмет, белый башлык и сивая папаха. На казачьем поясе висел кинжал в серебряной оправе.
— Здравия желаю, папа! Заходите в гости.
— Здоров, сынок… Хорошую кладку ты сработал. Молодец!
В доме отец двигался не спеша, желая показать себя со всех сторон. Надя уже поставила на стол бутылку «Хлебной» и пошла наливать борщ.
— Садитесь к столу, папаша, пообедаем. Давно мы уже не сидели за столом вместе.
— Благодарствую за приглашение.
Отец осторожно снял папаху и повесил ее на вбитый в стену, рядом с дверью, деревянный колышек для шапки. Потом чинно перекрестился перед иконостасом и сел к столу. Он обвел глазами все стены. На стене увидел фотографии невестки, Степана и обоих вместе. За образами воткнуты яркие бумажные цветы.
Размышления отца прервал Степан, стучавший колодочкой ножа по сургучу на бутылке. Он почувствовал, что отец пришел не с добрым намерением, и старался делать все медленнее, выводя отца на разговор. Надя поставила на стол три высоких рюмки, принесла борщ в большой глиняной миске и поставила на середину стола. Степан налил водку во все рюмки и первым нарушил молчание:
— Ну, папа, выпьем за Ваше здоровье! — он протянул руку с рюмкой к рюмке отца. Нежно звякнуло стекло.
— Дай Бог, дай Бог! — отец медленно вылил живительную влагу в глотку, потом с удовольствием крякнул и стал черпать расписной ложкой борщ из общей миски.
От первой рюмки разговору не прибавилось. Степан налил по второй. Надя отодвинула в сторону свою рюмку. Выпили.
— Сколько табака думаешь садить в этом году?
— Да Бог его знает, папа. Как власть скажет. Они же отменили сословные привилегии. Если землю не отберут, значит, буду сеять также. Ну, а если отберут, тогда будем думать по-другому.
— Дождались, казаки, что на собственной земле мы уже и не хозяева.
Степан почувствовал, что настоящий разговор начинается.
— Давайте, папа, еще по одной, а?
— Наливай, сынок! Разве ж мы не казаки?
Выпили по третьей. Степан принялся за курятину, давая возможность отцу скорее перейти к главному, зачем он пришел.
— Да, Степа, мы уже не хозяева… А ведь еще можно удержать старую власть. В Саратовской и в Пензенской снова скопилось много наших войск. Э-э, ты, Надюха, не пьешь? Тогда иди по своим делам, а мы свои казачьи дела будем обсуждать. Тебе это неинтересно.
— Вот и спасибо. Я давно хотела уйти, да неудобно же.
— Что же это получается, Степа? Пять сотен косолапых хамселов в вонючих постолах взяли в плен вооруженных до зубов казаков и пластунов. Где это видано? А почему? Потому что даже такие, как ты, герои прикрылись бабьими юбками. Им уже не нужна казачья вольница.
Отец все выше и выше поднимал голос и дошел до визга.
— Иди в Саратовскую, возьми сотню казаков и ты сам разгонишь эту вонючую погань. За тобою вся наша станица пойдет. Послухай ты батька, Степан! Спасай казачество!
— Кого я рубить буду? Тимоху Грушевенко, который у нас каждый год на празднике урожая на гармошке играл, да и на моей свадьбе? А может быть, нашего станичника Педченко Дмитрия, с которым вместе парубковали? Или тех ребят, с которыми плясал вместе на улице?
— В бою фамилии не спрашивают, — медленно и внушительно проговорил отец. — Видно, здорово пригрела тебя Надька.
И впрямь: другой Стенька Разин, а? Обабился ты, сукин сын! Не хотел я исполнять волю станичников, да вижу, придется.
— Какую волю?
— На вот подарочек тебе, читай!
Степан взял сверток и прочел на нем: «Полному Георгиевскому кавалеру Степану Петровичу Криворучко от вольного казачества станицы».
— Что это?
— Посмотри! — отец самодовольно откинулся на спинку высокого стула, и уголки его рта потянулись вверх. Под глазами побежали веселые морщинки. Степан осторожно развернул бумагу, расстилая на столе белую с крупными цветами женскую юбку. Как обожженный, отпрянул он от стола.
— Что, понравился подарочек? С подарочком тебя, Степа! Ого-го-го-го-го! — загремел отец раскатистым смехом.
Степан метнулся из хаты. А отец схватился обеими руками за трясущийся от смеха живот. Смеялся так, что слезы выступили. Вошла Надя и осуждающе посмотрела на свекра.
— Брысь, баба! Брысь, говорю! — отец топнул ногою.
Надя ушла. Отец стал кулаками вытирать слезы с глаз, и вдруг он увидел в проеме двери Степана с топором в руке. Глаза его сверкали молниями, лицо перекосилось от ярости. Он медленно, словно крадучись, приближался к отцу.
— Ты, ты, ты что, ирод, на отца с топором?
Степан подходил все так же медленно и страшно к отцу. Петр Трофимович молодецки подхватился со стула, отступил к окну, вышиб ногою раму и выскочил через окно. Степан, прихватив цветастую юбку, с топором в правой руке, вылез через окно и пошел на отца. Сурово сдвинув брови, отец задом пятился к плетню, так же задом перемахнул через него. Степан тоже перешагнул через плетень.
— Степка, опомнись! Охолонь малость! Ты же сын мой! — уговаривал отец Степана, а сам шел задом до кладки.
Вот он уже ощутил под ногами дерево, пошел по нему задом и тут заметил, что идет не по кладке, а по стволу вербы, наклонившейся над грязной лужей. «Ну, пропал я!» — думал отец. Он быстро повернулся спиной к Степану и, как мальчишка, взобрался на верхушку вербы.
— Да ты что, ирод бешеный? Опомнись, бешеная собака! Не смей сюда!
— А ну, надевай свою юбку! — Степан бросил наверх сверток.
Отец машинально поймал его.
— Одевай, говорю! Да через голову-у-у! — заорал Степан страшным голосом.
— Не будет этого! Я не такая баба, как ты! — почувствовав себя в безопасности, осмелел отец.
— А-а-а! Не будешь?
Степан изо всей силы вогнал топор по самый обух в вербу. Потом со скрипом вырвал топор и принялся яростно рубить дерево, вкладывая в удары всю злость, всю ярость, всю обиду, всю силу. Под ударом топора верба вздрагивала. Отец ухватился за ветки, чтобы не упасть в грязную лужу.
— Давай, давай! Руби, сукин сын! Топи батьку! Что станичники скажут?
Тут раздался оглушительный треск, и дерево упало, разбрызгивая застоявшуюся грязную воду с тиной. Под зеленой кроной барахтался в луже отец. По воде поплыла цветастая юбка, покрываясь темными мокрыми пятнами.
Степан вытер ладонью пот с лица, злобно плюнул на землю и ушел в хату. Отец тем временем ловил под мокрыми ветками свою папаху и злобно бормотал что-то. Наконец Петру Трофимовичу удалось поймать ее, и он на четвереньках выполз на противоположный берег. Черная тина текла по его бороде. Лицо забрызгано грязными кляксами. Ноги и руки были скользкими от налипшей тины.
— Ить, сукин сын! Собака скаженная, — бормотал на берегу Петр Трофимович, выкручивая полы своей парадной черкески, только что перекрашенной в темно-коричневый цвет.
Надя вошла в хату следом за Степаном и села на стул, где недавно сидел свекор. Степан лег прямо в сапогах на застланную кровать. Он заложил руки под голову, молча смотря в потолок. Иногда из его груди вырывался мучительный стон.
— Степушка, милый! Что же теперь будет? Отец ведь…
— Раз родной отец бабой назвал, значит, он сам и казаков подбил на эту подлость. Эх, черт, — Степан скрипнул зубами.
— Ну, мой родненький, успокойся. Уже все кончилось, — Надя гладила Степана по русым волосам, целовала его.
— Погоди, Надюша. Дай отойду малость. Ничто не мило мне сейчас. Душа болит.
— Неужели ты зарубил бы отца?
— Если бы не выскочил из хаты, наверно, зарубил бы, а на улице я уже опомнился и просто хотел ему страху нагнать.
— А как же ты с ним говорить теперь будешь?
— Не я виноват. Отец это понимает, и пусть сам расхлебывает. Он скоро сам придет мириться. Будет бояться, как бы кто-либо из станичников не узнал, как он в болоте купался. А все-таки отец крепкий казак. Смерть перед глазами, а юбку не стал одевать. Во, казачья кровь!
