27 января — день снятия блокады Ленинграда. В фондах городского исторического музея г. Горячий Ключ хранится вырезка из газеты «Правда» № 149 от 29 мая 1969 года. В статье специальные корреспонденты газеты Е. Шацкая и И. Лукин рассказывают о детях блокадного Ленинграда, эвакуированных в мае 1942 года в Горячий Ключ.
События того времени затрагивают не только наш город, но и аул Понежукай, ст. Старокорсунскую. Многих участников тех событий уже нет в живых, но живы их потомки, и мы надеемся, что, прочитав эту статью, они узнают фамилии и имена своих родных и близких, а возможно, у кого-то сохранились семейные воспоминания, связанные с детьми блокадного Ленинграда из Горячего Ключа, а также участниками тех событий. Мы будем очень признательны, если вы захотите поделиться этой информацией.
Эту статью читателям «ГК» представила заведующая отделом экспозиционно-выставочной деятельности городского исторического музея Юлия Лысенко.
«Пожелтевший от времени листок из ученической тетради в косую линейку. На нем список: Шустова Галя — 1 год, Чернобривец Толя — 3 года, Пенкин Боря — 4 года, Васильева Нина — 4 года… Всего 28 имен и фамилий. Это юные ленинградцы, которых в 1942 году не успели эвакуировать из кубанского поселка Горячий Ключ. Осторожно передаем листок из рук в руки. Вчитываемся в скупые поблекшие строчки. За ними — судьба 28 ребятишек. Где они сейчас? Что с ними?
О беде, которая произошла с ленинградскими ребятами, мы узнали из письма читателя «Правды» москвича М. Доля, отдыхавшего в Горячем Ключе. Он, услышав эту историю, не мог пройти мимо и заинтересовался судьбой ребят.
И вот мы в Горячем Ключе.
Это прекрасный курорт в семидесяти километрах от Краснодара. Он вырисовывается в прозрачной дымке на фоне невысоких гор. Рядом с маленькими аккуратными домиками трех-, четырехэтажные корпуса кажутся великанами. Идешь по улицам и читаешь: «Дом отдыха колхоза «Победа»», «Санаторий № 2», «Дом отдыха колхоза «Свобода»»… А воздух — не надышишься. Он напоен ароматом гор — свежестью и легкостью.
Сюда в мае 1942 года и привезли из блокадного Ленинграда детей — несколько сот мальчиков и девочек. Перепуганные разрывами снарядов, утомленные тяжелой дорогой, ребятишки с упоением наслаждались тишиной. Начали было улыбаться. Но не успели осмотреться, как сюда ворвались фашисты.
В сутолоке эвакуации не успели вывезти из города больных детей. Все двадцать восемь находились в больнице. К ним, рассказывают, были приставлены взрослые. Но, как ни горько об этом писать, к приходу оккупантов их не оказалось на месте.
Идем по адресу, указанному в письме. Вот и нужный дом. Здесь живет вдова местного фельдшера Мефодия Ивановича Варибруса. Анне Кузьминичне далеко за семьдесят. Она хорошо помнит, как в первые же дни оккупации к ним в дом прибежала Антонина Михайловна Кадацкая, музыкальный работник, и с ходу закричала:
— В больнице брошенные дети. Пойдемте туда.
— Какие дети? — удивился Мефодий Иванович. — Ведь их увезли.
— Больные из Ленинграда, — твердила Кадацкая. — Все в болячках. Пойдемте.
Мефодий Иванович молча поднялся, вышел в сад, откопал припрятанный там ящик с медикаментами и вместе с Кадацкой направился в больницу. Домой вернулся поздно, крайне взволнованный. Без конца повторял: «Тяжелобольные, голодные!.. Ни куска хлеба… Надо спасать!» Утром снова отправился к ним. Взял хлеб и сахар. И так начинался каждый день. Разговоры в семье тоже сводились к одному: что завтра отнести детям? «А что будет с Вовой, если не добыть нужной мази?..» И Мефодий Иванович ночи просиживал над приготовлением лекарств.
— Почти все дни там пропадала и Таисия, младшая наша, помогала отцу, а сын Виктор и старшая Ксения были на фронте. Так вот о детях. Мефодий Иванович рассказывал: бывали в больнице и санитарка амбулатории по фамилии Педаш, — имени не помню, все ее Тимофеевной звал, Проскуркина с сестрой и еще многие, многие. Всех не помню.
Уже несколько часов мы сидим в доме Проскуркиных, восстанавливаем одну историю за другой. Много лет прошло, а женщины помнят каждую деталь, каждую мелочь тех дней.
Людмила Артемьевна Смолина до войны заведовала детским садом. У нее остались две козы. Она спрятала их, когда в город пришли гитлеровцы. И каждый день приносила в больницу молоко. Ее могли остановить, отобрать ношу, избить — ведь был приказ: молоко — немецким офицерам! Могли… Но что по сравнению с опасностью чувство высокого долга русской женщины?!
— А как-то, — воспоминает вдова Варибруса, — Мефодий Иванович пришел домой и говорит: «Вот уж который раз кто-то с молокозавода забрасывает бидон молока».
— Я пыталась спросить у того человека: кто он? — припоминала Полина Ивановна Проскуркина. — Но где там. Так посмотрел, что я сразу язык прикусила.
— А помнишь ночью, как ночью при луне копали картошку для ребятишек? Днем нельзя было, — линия фронта через поселок проходила — огороды насквозь простреливали, — проговорила дольше всех молчавшая Феодора Ивановна Некрасова, работавшая санитаркой в родильном доме.
А кто-то приносил лепешки, яблоки, игрушки.
Еще деталь. Еще факт. И постепенно все четче и четче вырисовываются контуры, штрихи массового сердечного участия жителей поселка в судьбе юных ленинградцев.
А может, это и больше, чем простое участие, хотя сами они ничего особенного в своих поступках не видят.
— Если бы в то время потребовалось сто нянь, они появились бы в одну минуту. Тогда никто о своей жизни не думал: дети, — просто сказала Полина Ивановна.
Так-то оно так, но попробуйте каждый день — девяносто дней подряд, идя на работу, неотступно думать: дойду ли до больницы, не настигнет ли по дороге шальная пуля или осколок снаряда — ведь линия фронта, постоянно слышать крики детей: «Не уходите, страшно!» Нет, к такой психологической нагрузке нельзя привыкнуть. Такое нельзя делать автоматически. Тут каждый шаг требовал самопожертвования.
Глубокой осенью жительница поселка взяла из больницы девочку, потом собиралась ее удочерить. Но живы ли у этой крошки родители? Где они? Ведь может случиться, что будут годами искать свою дочку и не найдут. Как же добыть документы, установить фамилии? Кое у кого сохранились на одежде метки, но всего две начальные буквы. Попробуй разгадай этот ребус. А сами дети не помнят, путают фамилии.
В Горячем Ключе появилась Анна Сергеевна Бурлаченко. До войны эта женщина работала пионервожатой в местном детском доме, потом окончила педучилище, занималась в аэроклубе. В тот момент выполняла задание одного из партизанских отрядов. Она местная, ей знакома каждая тропинка в горах, каждая расщелина. Узнав об оставленных детях, тут же помчалась к ним.
В свалке нашла больничную книгу со списками на питание. Вырвала страницу, где были проставлены фамилии, имена и возраст ребят. Переписала в нескольких экземплярах — часть списков раздала, а несколько — в бутылку и закопала.
Вот тот пожелтевший от времени листок, с которого мы начали корреспонденцию, и был тогда единственным и главным документом на двадцать восемь человек. Его-то и написала Анна Сергеевна, а сберегла до наших дней Анна Кузьминична Варибрус.
Но список списком, а кому из детей какая фамилия принадлежит? С Галей Шустовой проще всего. Годовалая девочка еще не умела как следует говорить и была одна-единственная в таком возрасте. А как быть с другими? И Анна Сергеевна решила провести эксперимент, который мог бы кое-что разбудить в памяти ребят. Отходила от них в противоположную сторону комнаты и, не глядя, называла имя и фамилию:
— Нина Васильева. Васильева Нина… Васильева…
— Дети прислушивались, — рассказывает Анна Сергеевна. — Настороженно молчали. И вдруг девочка, которую звали
Ниной, направляется ко мне.
— Ты что, девочка?..
— Я — Нина Васильева…
И так было со всеми. С каждым днем становилось все тяжелее кормить детей. Надвигалась зима.
Мефодий Иванович идет в комендатуру. Фельдшер уже не раз бывал там, выпрашивая для ребят что-нибудь из съестного. Иногда кое-что давали. Но случалось порой и такое:
— Ты с кем разговариваешь?! Стань во фрунт!
И 60-летний старик становился по стойке «смирно». Становился потому, что за спиной были дети.
В тот декабрьский день он выпросил лошадей, чтобы отвезти детей в аул Понежукай. Там легче было достать продукты.
Но кто повезет детей? Пропуск был лишь на одного сопровождающего, да к тому же женщину. Вызвалась Феодосия Силенко — одна из тех, кто скрашивал больничную жизнь ребят.
— Будь что будет, — сказала она. — Но детишек в обиду не дам.
Понежукай — один из адыгейских аулов, расположенных на плоскогорье. Здесь центральная усадьба табаководческого сов-хоза — свои обычаи встретить каждого, кто пришел с добром. И чужих (не аульных) детей, как сообщила потом сопровождающая, там приютили как родных.
«А помнишь Борю со шрамом над правой бровью?», «А светленькую Тамару?», «А Берту маленькую, что все о козе мечтала?» — вспоминают жители аула. Вспоминают, как по домам собирали продукты для них, как книжки носили. Все помнят.
После того как наши войска вышвырнули оккупантов из аула, присматривать за ленинградскими детьми стала Вера Алексеевна Печерская.
Ее мы нашли в станице Старокорсунской. Сюда в апреле 1943 года Вера Алексеевна перевезла своих подопечных, потому что они нуждались в квалифицированном медицинском уходе. У всех была цинга, в самой запущенной стадии. Перелистываем архивы этого детского дома, и снова тот знакомый список. Но он уже был не единственным документом — к нему подколоты новые бумаги.
Расписка. «Я, Клавдия Павловна Чернобривец, забрала своего сына Толю. Август 1943 год». «Я, Татьяна Ивановна Кравцова, забрала своего сына Витю. Апрель 1944 год». «…Бердников Жора отправлен к родителям. 1945 год». «…Крылов Витя отправлен к родителям. 1945 год». «Расписка… Забрала в связи с усыновлением». «…В связи с удочерением…»
…Перед глазами мелькают знакомые имена: Галя, Тамара, Берта… А за строчками видятся женщины и мужчины из Горячего Ключа, Понежукая, Старокорсунской, которые в трудных условиях на разных этапах прошли с этими людьми всю их нелегкую дорогу. Это они помогли юным ленинградцам, тем, кому в то суровое время было от года до пяти, найти свое место в жизни.
Это и Мефодий Иванович Варибрус, которого до сих пор жители города уважительно называют «наш фельдшер», хотя его давно нет в живых.
Это и Антонина Михайловна Кадацкая, та, что первая услышала крики брошенных детей и с той минуты не оставляла их. Сейчас этой женщине уже много лет, ходит с палочкой, белая как лунь. Но о ней по-прежнему говорят: «Та, что всем детям книжки читает». Это и Анна Сергеевна Петряева (Бурлаченко), которая и поныне работает воспитателем в Отрадненском детском доме. По всей стране разбросала судьба ее воспитанников. Но для каждого Анна Сергеевна осталась доброй наставницей и матерью.
Это и Полина Ивановна Проскуркина, которую в доме Федора Короткого в станице Ольгинской Краснодарского края называют «спасительницей». В те суровые дни, когда она выхаживала больных ребятишек, у нее дома был спрятан тяжелораненый солдат. Были и допросы, и угрозы, — все было, а солдата спасла. Это и Анна Тимофеевна Педаш, и Людмила Артемьевна Смолина, и многие, многие другие.
Мы повторяем знакомые уже имена, чтобы еще раз поклониться этим людям за их гражданское мужество. Они, словно горячеключевские родники, и сегодня несут в себе заряд сердечности и доброты. То, без чего немыслим Человек».
