Я была там однажды. Через влажные заросли пижмы просматриваются, словно разинутая пасть кита, ворота в Охотское море. На берегу и в воде проеденные ржавью, брошенные буксиры доживают свой век. На белесых корягах, выкинутых морским дьяволом на суровые валуны, блестит мокрая ламинария. В ней отражается грузное колымское небо, дышащее ровно и спокойно. Старый маяк неизменно глядит на бухту Нагаево. Справа и слева тянется прогнивший забор, стоящий на деревянных ножках в сухой траве. Она шепчет что-то уже много десятков лет на своем языке… Я не понимала ее речей, но смотритель маяка переводил мне каждое слово. Потом он научил меня слышать море, ветер, камни…
Раньше я думала, что с камнями и травой могут разговаривать только сумасшедшие, но потом догадалась, что это — верное средство от одиночества и непонимания. Таких, как я, немало. Просто люди стесняются своего «страшного» секрета. Но ведь быть одиноким не стыдно, а просто горько. Может быть, разговаривая с травой и камнями, они были бы услышаны другими незримыми сердцами.
Когда-то, много лет назад, меня привез туда отец. У него были дела в торговом порту, а мне так хотелось побывать на «краю света»… Я впервые увидела море. Оно было совсем неласковое, но в этом холодном сердце Колымы чувствовалось пульсирующее тепло. Пенистые вихры клокотали в огромном котле. Я стояла и улыбалась! Это было очень яркое детское впечатление…
— Самым главным в бухте считается маяк. Он мудр и стар! — неожиданно раздался чей-то голос.
Незнакомец подошел ко мне неслышно. Я слегка вздрогнула, но скрыла волнение. Это был крепкий добродушный старик. На левой его руке отсутствовали указательный и средний пальцы.
— Ты почему тут одна? — спросил он. — И ты не местная…
— Я с отцом. Он вон там, разговаривает с какими-то людьми, — махнула я в сторону барж. И уверенно добавила: — Папа сейчас подойдет. С минуты на минуту.
— Ладно… — улыбнулся незнакомец, — я понял. Держись подальше от воды. Хорошо? Ветер здесь переменчив… Да… и укутаться бы тебе потеплее надо.
Старик направился к рыбакам. Шагая по скользким прибрежным камням, он заметно припадал на правую ногу. Рыбаки суетились возле берега, чертыхаясь и сетуя на ледяной туман, гонимый ветром через город из одной бухты в другую. Но мне этот гиблый перешеек казался самым красивым местом на земле.
Мы с отцом задержались в бухте на три дня. Каждый день после обеда я спускалась к маяку. Там, кроме меня, были дети из ближайшей рыбацкой артели. На возвышенности было гораздо теплее, чем в порту, и нам не приходилось мерзнуть, как это ни странно звучит, в конце июня. Первый раз я пошла на маяк в сопровождении взрослой хозяйской девчонки, в семье которой мы остановились. Рослая длиннокосая Даша наказала местной детворе присматривать за мной, в обиду не давать, из виду не упускать… Так на эти три дня я получила ласковое прозвище «маленький хвостик».
Каково же было мое удивление, когда я, играя у маяка с новыми друзьями, вновь встретилась с уже знакомым мне стариком!
— Ой, смотрите, — прошептала я, остановив игру. — Этот старик… я видела его утром в порту возле барж.
— Ну и чего? — шмыгнул носом Влад, геройски вскинув большую курчавую голову. — Это ж наш местный смотритель маяка. Бывший лоцман.
— А что с его ногой и пальцами? — поинтересовалась я.
— Авария… — объяснил пацан, чуть понизив голос. — Славный старик. Зря ты боишься. Степана Викторовича тут все уважают. Сама сейчас убедишься…
Старик подошел ближе и дружелюбно кивнул.
— Да у меня тут, гляжу, снова гости. Еще и пополнение в ваших рядах, бойцы? — усмехнулся он.
— Вот, Степан Викторович, — Влад подвел меня почти вплотную к бывшему лоцману, — это Нора — наш «маленький хвостик»!
Все засмеялись и обступили старика.
— Имя у тебя интересное… Нора… — удивился тот, сделав такое лицо, будто знал меня когда-то, а теперь снова встретил после долгой разлуки. — Ну, здравствуй, Нора! Приятно познакомиться.
Я тихо поздоровалась, смутившись оттого, что на это знакомство все смотрели с восторженным любопытством. Но очень скоро Влад пристал к смотрителю маяка с просьбой рассказать о его старых морских приключениях. Бойкий мальчишка сам мечтал стать капитаном грузового судна, которое проходило бы через огромную китовую пасть, глотающую закаты, туманы, сопки… Мы вплотную расселись на больших корягах, словно озорные воробьи, и внимательно глядели на Степана Викторовича. Он тоже присел, вытянул вперед правую ногу, повел горбатым носом по воздуху и, довольно улыбнувшись, поднял с земли маленький камень, который утонул в его широкой натруженной ладони.
— Сейчас начнется волшебство… — тихо произнес смотритель, поднеся зажатую ладонь к уху. — Камешек расскажет нам историю далеких лет.
— Степан Викторович! Так не бывает! — возразил вездесущий Владик. — Мы не маленькие! А камни разговаривать не умеют!
— Если ты не научишься понимать язык камней, и вот этой самой травы, и… ветра.., ты никогда не сможешь стать капитаном корабля!
— Зачем понимать их язык? Вас так любят здесь, на маяке, и так всегда есть с кем поговорить!
Бывший лоцман разжал ладонь. Камешек упал, щелкнул и замер.
— Иногда, друг мой, и в моей жизни бывают моменты, когда только и остается, что говорить с камнями и травой… Думаешь, они не слышат и не способны ничего ответить?
— Ну, я… — засомневался Влад. — Признаюсь честно — не пробовал.
— Ах! Так вот в чем дело? Ребята, а что вы скажете? Кто из вас знает язык травы, например?
Мы с удивлением смотрели на старика-волшебника и только по-детски смеялись, но все же попросили научить нас этому волшебству. Степан Викторович повел носом по ветру, закрыл глаза и велел то же самое сделать нам. Мы в нетерпении подчинились.
— Для начала подружитесь с ветром — ведь у него не много друзей. Уверен, он будет благодарен каждому из вас.
Так мы сидели, держа нос кверху, улыбаясь и заверяя ветер в нашей искренней дружбе. Когда мы открыли глаза, старик со светлой грустью смотрел на нас. Мы спросили, почему он невесел.
— Смотрю на вас и очень жалею, что не научился этому в вашем возрасте, — просто ответил бывший лоцман. — Может быть, не попадал бы в капканы жизни, как молодой отчаянный волк, и не был бы одинок теперь, как старый и матерый волчище…
— А я так ничего и не понял, — огорчился Влад. — Эти фокусы для девчонок.
Я подумала, что мой друг прав. Мальчишки стесняются говорить об этом… Мой отец называл подобные вещи «телячьими нежностями» и никогда не разрешал обнять его, приласкаться. Бывало, я скучала по нему, даже находясь рядом…
Степан Викторович улыбнулся и ничего не ответил. Мы еще немного покрутились вокруг него и побежали наверх к артели. Перед тем как покинуть маяк, я подобрала тот самый камешек, легко отыскав его среди других, — он светился, словно маленькое солнце.
Вечером мы с отцом поужинали и, поговорив немного о том о сем, отправились спать. Ночевала я вместе с Дашей и ее младшим братом. Данилу постелили на пол большой отцовский тулуп, который вполне заменял самую теплую печь, а его узкую кровать заняла я.
— Не спишь? — тихо спросила Даша, слыша, как я верчусь с боку на бок.
— Не сплю.
Я поднялась и села на кровати, накинув одеяло. То же самое сделала Даша.
— И мне не спится, — шепнул Данил.
— Даша, — спросила я, — твоя семья давно живет здесь?
— Конечно. Мы с братом родились «на маяке», а родители приехали сюда еще в молодости. Мама говорит, что места эти затягивают, в них влюбляешься и потом не можешь уехать.
— Скажи, а этот смотритель… Степан Викторович, он… почему он такой странный?
— В чем же странность? — улыбнулась хозяйская девочка.
Глаза уже привыкли к темноте, и я разглядывала крупные черты ее улыбчивого лица, распущенные густые волосы цвета сена, крепкие руки, волевой подбородок. С братом они были очень похожи, как под копирку…
— Он не похож ни на кого другого, — продолжила я. — Никогда таких не встречала.
Даша хихикнула.
— Маленькая ты! Ну скольких ты людей в жизни встречала? С чем сталкивалась? Вот Степан Викторович многое перевидал! Знаешь, почему у него пальцев на руке нет?
— Да, Влад на маяке сказал, что была авария…
— Неправда! — отозвалась Даша.
Она вскочила с кровати и переметнулась ко мне:
— Историю эту я узнала случайно, от взрослых… Когда меня еще и на свете не было, жил у нас в артели один уголовник — не из здешних мест — приблуда, как называл его папа… Так вот, что-то он не поделил с нашим охотником Николаем Калюжным — стычка у них произошла.
— А Степан Викторович что же? — поторопила с рассказом я.
— Чужак знал, что у дяди Коли во дворе собака живет — Кыхын звали — умная лайка, преданная… С месяц, как ощенилась. Щенков охотник раздал, кроме одного — самого красивого. Кличку ему дали Хотой, что значит орел — такой стремительный и ловкий он был. Уголовник решил Хотоя выкрасть и дождался удобного случая. Но только он щенка схватил, мать кинулась защищать детеныша. Сперва отчаянно лаяла, до хрипоты, а потом резко стихла. Совсем стихла… Убил ее уголовник ножом. В этот момент Степан Викторович проходил мимо. Завязалась драка. Щенка он спас, а вот пальцев лишился… С тех пор столько времени прошло… Уже и Хотоя нет, и уголовника того — куда он исчез, никто не знает… История эта подзабылась. А мальчишки, что бегают на маяк, придумали свою легенду. Фантазеры!
Я почувствовала, что веки мои тяжелеют. Данил лежал на тулупе, раскинув ручонки, и громко сопел. Даша перебралась на свою кровать. Она скоро закрыла глаза, как и я, провалившись в сон.
На следующий день я снова пошла на маяк. На этот раз только с Владом. По дороге мы залезли в ржавый буксир. Влад был отважным капитаном, на чье судно напали касатки и сивучи. Он храбро боролся с воображаемым штормом, крича при этом, что женщина на корабле к беде…
Миновав смотровую площадку, мы спустились по холодным острым валунам к маяку. Вдалеке, над портом, неизменно стоял студеный туман. Только теперь, после обеда, ветер гнал его обратно. Мудрый старый маяк глядел на прожорливых чаек. Казалось, он о чем-то мечтает. Вдруг Влад схватил меня за руку и крикнул:
— Бежим на берег! Будем отмерять расстояние!
— Какое расстояние? До чего? — сопротивлялась я.
— Какая волна больше захлестнет камни! Это интересно!
— Я боюсь…
— У, трусиха!
— Степан Викторович велел держаться подальше от воды — ветер переменчив…
— Да что ты понимаешь? Трусиха!
Влад бросил мою руку и побежал к морю.
— Разговаривай со своей травой и камнями! — крикнул он напоследок. — Дурочка с переулочка!
Растерянно оглянувшись, ища, кто бы заступился за меня, беспомощная и жалкая я села на корягу и заплакала. Мне было одиноко и страшно. Ветер усиливался и трепал полы моего плащика, как сухой лист на ветке. Казалось, чьи-то сильные руки сначала выдергивали из-под косынки прядки моих волос, а потом и вовсе сорвали ее с меня. Напрягшись, я увидела, что Влад, находясь возле воды, то подходит близко к краю берега, то резко отпрыгивает назад. Вдруг он поскользнулся и упал лицом вниз. Несколько секунд я, онемев от испуга, просто смотрела на него, лежавшего неподвижно. Ледяная свинцовая клокочущая пена накрывала его с головой… И тут я увидела, как кто-то неуклюже бежит к берегу со стороны сгруженных в кучу бревен для ряжей. Это был Степан Викторович… Я осмелела и кинулась к нему наперерез.
Старик оттащил мальчишку от воды и ловко перевернул на спину.
— Ай, ты, маленький… Давай, дыши, капитан! Приказ тебе такой! — отчаянно крикнул смотритель.
Он перекинул Влада через колено и начал приводить его в чувство.
— Нора! Беги в артель, живо! Зови на помощь! Врача нужно!
— Он… жив?
— Живой… Беги! Беги!
Я мчалась со всех ног! Летела, как Хотой! Только бы успеть, только бы не опоздать…
Когда помощь подоспела, Влад уже лежал в домике Степана Викторовича, укутанный в теплое одеяло. Старик растирал побелевшие ноги мальчишки спиртом. Тот, не открывая припухших глаз, громко дышал.
— Жить будет… — устало заключил хозяин. — Не такое бывало… Упаси вас Бог видеть…
Потом меня попросту выгнали, чтобы я не насмотрелась на что лишнее. Помню только, как взглянул на меня Степан Викторович. Это были глаза… настоящего человека. Только повзрослев, я поняла, что настоящим человеком стать очень сложно… А тогда, выйдя из домика, возле которого толпились люди, я не ушла — стояла возле завалившегося забора и ждала, ждала… Трава словно уговаривала меня не переживать о случившемся и не винить себя. Мысленно я спросила ее, откуда она знает о моем волнении. Она ответила, что все это время слышала меня, и понимать одному одинокому существу другое — не сложно… Почувствовав, что в кармане моего плащика загорелось маленькое солнце, — это был камешек Степана Викторовича — я вытащила его и сжала в руке, а когда Влада переносили в карету скорой помощи, подбежала и наскоро вложила камешек в его холодную ладошку. Он обессилено повел влажными глазами.
На следующий день мы с отцом уезжали домой, в Сусуман. Перед отъездом я попросилась сбегать на маяк. Мне просто необходимо было еще раз увидеть и услышать живую человеческую душу. Отец долго отговаривал меня, а я горячо убеждала его, что там, на маяке, остаются те, кто мне дорог, и кого я больше никогда не увижу…
— Что за ерунда, Норушка? Какие друзья? — возмущался отец.
— Папа! Пусти! — уговаривала я. — В последний раз пусти! Что тебе стоит? Я быстро-быстро, как Хотой, слетаю.
— Как кто?
— Как… Хотой… — отчаялась я. — Ты его не знаешь…
— Тоже твой друг? Вымышленный друг!
— Папа, пусти, — мне очень надо!
— Твой этот, как его? Влад? Что с ним случилось вчера! И ты хочешь?
Отец схватил меня за руку, посадил в машину и завел мотор.
— Сейчас поедем. Милая, не плачь, — это небезопасно!
— Но когда ты уходил каждое утро в порт, а я оставалась тут, ты даже не спросил: опасно или не опасно это было для меня! — ревела я.
Отец был непреклонен. Обхватив его руку и прижавшись к ней изо всех сил, я почти заскулила:
— Прошу…
— Господи, девочка моя… Беги… — сжалился отец.
Выскочив из машины, я бежала так же быстро, как тогда за помощью, в артель. Бежала, словно опаздывала на последний поезд в страну, где все по-другому, где меня поймут. Еще чуть-чуть, и вот он — маяк. Сильная тоска переполняла меня. Каждый камень, на который наступала моя нога, говорил мне: «До свидания…» То же самое шептали трава, море и ветер… Только маяк, мудрый старый маяк молчал.
— Видишь, — раздался глухой голос камня, — как он осиротел… Глаза его печальны и пусты. И тому виновница ты. Он не скоро оправится…
Я раскинула руки и всем телом прижалась к горячему сердцу маяка.
— Ты чего тут? — неожиданно возник Степан Викторович, спускавшийся с маяка. — Ну, чего?
— Уезжаем мы… — ответила я.
— Что ж, хорошей дороги вам с отцом, Нора! — улыбнулся старик.
Я долго смотрела ему в лицо, пытаясь запомнить глаза человека, умеющего понимать.
— Степан Викторович, я тоже научилась слышать язык травы, камней, ветра, моря…
— Я в тебе не сомневался! А если в нас верят, то подводить мы права не имеем.
— Только вот язык вашего маяка не понимаю.
Смотритель глянул вверх.
— А зачем ему что-то говорить? Любовь у него ко всем молчаливая.
— Молчаливая… — улыбнулась я.
— Ну, беги к отцу! — поторопил меня Степан Викторович.
Я кивнула.
— Можно я буду писать письма вашему маяку? И траве, и камням? Можно? — крикнула я уже на подъеме. — Я непременно напишу! А вы им читайте! Обещайте читать им мои письма!
Степан Викторович помахал мне рукой. Доносил ли ветер до его слуха мои горячие слова, полные надежд?..
Прошло много времени. Я давно выросла. Как-то раз, перебирая бумаги отца после его смерти, я наткнулась на открытку с изображением знакомого маяка в Нагаевской бухте. Его глаза были веселы. И трава, и камни, и клокочущее море — родные далекие дали тепло смотрели на меня. На обороте было написано: «Уважаемой Норе! Все твои друзья шлют низкий поклон…» Я никогда не видела этой открытки. Поняла, что отец, получив почту, скрыл ее от меня. И еще одно письмо я нашла. Его написала мне Даша. Та самая девочка из рыбацкой артели…
«Милый наш «хвостик»… Степана Викторовича больше нет. В его домике на маяке нашли целую коробку твоих писем. Они были аккуратно сложены, без конвертов. Он их читал, как ты просила. Я не могла не сообщить тебе, зная, что ты будешь ждать писем с маяка. Ты очень верная, как Сулус (звезда) для моряка… И очень сильная, как Хайа (гора). Ты должна знать: маяк окончательно осиротел. Мы все осиротели…»
Эллина Савченко
