Война… Сколько судеб она перековала, перемолола, сколько принесла горя и бед. В годы Великой Отечественной мальчишки раньше времени становились взрослыми. Им приходилось преодолевать совсем не детские испытания, рисковать жизнью, а зачастую и жертвовать ею ради приближения победы. Сколько их было, маленьких солдат, настоящих героев с отважными сердцами, чьи подвиги остались безвестными.
В прошлом номере «ГК» мы начали знакомить читателей с воспоминаниями Григория Туренко. В военные годы он, несмотря на юный возраст, помогал разведчикам добывать информацию о расположении сил оккупантов и сам участвовал в диверсионных операциях. Пятнадцатилетний парнишка из Горячего Ключа благодаря своей смелости и находчивости дважды спасся из фашистского плена, сумел выжить и вернуться домой, к родным, заочно его похоронившим. Сегодня предлагаем вниманию читателей продолжение воспоминаний, записанных самим автором.
По нейтральной полосе
В сентябре по утрам было прохладно, но дни стояли еще теплые. Разбудила меня канонада, доносившаяся со стороны Сапун-горы и Волчьих Ворот. Как позже мы узнали, немцы вышли к селу Безымянному. Их батарея била из Горячего Ключа, тяжелые взрывы разносились эхом по ущелью.
Я вышел из землянки. Было еще рано. Роса серебром покрывала листья орешника, траву, кусты. Я стоял и думал, как там мама, сестра Вера? Живы ли? И так погрузился в свои мрачные мысли, что не сразу услышал, как окликнул меня Володя.
— Принеси воды из родника,- попросил он. Я взял термос, два котелка и пошел к роднику, а когда вернулся, увидел в землянке старшего сержанта и политрука.
— Сегодня надо пройти по нейтральной зоне, вот здесь, — политрук взял карандаш и стал водить по карте. В том месте, где Каверзе впадает в Псекупс, грифель замер.
— Здесь оборона проходит так: от Псекупса под горою до селения Пятигорского. Позади нее, по всей вероятности, других оборонительных линий нет…
Политрук убрал карандаш с карты и поднял на меня глаза. Я сказал, что можно перейти вброд на Соленом перекате и по Холодному ерику выйти к Березкам. Там глубокая щель, немцев быть не должно.
— Ну и лады, — согласно кивнул сержант, — а там видно будет.
Выслушав нас, политрук продолжил:
— Вот здесь, — он указал на карте, — должна быть батарея. Но точного ее места мы не знаем. Она обстреливает дорогу и бьет довольно точно. Вам предстоит задача ее уничтожить.
Мы тронулись в путь, когда солнце уже зашло за гору. Ериком перешли нашу оборону и вышли к Поповой щели. Когда приблизились к Псекупсу, услышали грохот колес по камням на перекате. Подводы ехали вдоль реки по дороге в сторону Безымянного.
Ко мне подошел старший сержант, приказал идти как-то дальше от дорог. Я ответил, что поведу их низом горы, там есть знакомые мне тропы, которые выведут нас на виноградник, а оттуда спустимся к Соленому перекату. Часам к 10-ти вечера группа подошла к слиянию Каверзе с Псекупсом. На востоке из-за хребта взошла луна, видимость в лесу стала лучше. От реки пошли по хребту Котх. В Волчьих Воротах фрицы пускали осветительные ракеты, и нам было видно Долину очарования. По красным строчкам трассирующих пуль можно было угадать линию фронта. У Соленого переката задержались часа на два, так как надо было хорошо осмотреть местность. За это время две немецкие автомашины прошли мимо нас по дороге в сторону Горячего Ключа. Уже за полночь мы переправились через реку в Холодный ерик.
«Гостинцы» от фашистов
Перед переправой старший сержант предупредил, чтобы в случае чего все уходили на тот берег. Мне дал две «лимонки» и предупредил, чтоб не спешил их бросать, а использовал тогда, когда увижу цель. А когда углубились в щель, он приказал идти в Заречье, там, за хутором, устроим дневку. По склону Золотой горы я привел группу на восточную его окраину. Уже рассвело, идти было опасно. Мы прошли по дороге до Печенковой поляны и ниже родника скрылись в зарослях мелкого кустарника. Видимость отсюда была очень хорошая. Горячий Ключ лежал как на ладони. Все мы здорово утомились, но настроение было бодрое. А выкатившееся из-за горы солнце обещало ясный день.
«Пять человек спят, пять ведут наблюдение», — распорядился старший сержант. Я уснул. Проснулся от страшного грохота. В километрах двух от нас, в прибрежных тополях, стреляли три батареи. От их выстрелов дрожала земля.
Самих орудий не было видно, так как они стояли в зарослях гледа (боярышник колючий, прим. ред). Но их местонахождение было легко угадать по отблескам огня и волнам воздуха, проходившим по верхушкам кустарника. Подобраться к ним было не просто.
До самого вечера мы пролежали в своем укрытии. Двое солдат сходили в разведку к батарее и сообщили, что фрицев немного, так как обнаружили всего одну землянку. Одна батарея стоит в зарослях гледа, вторая защищена тополями, а третья находится позади этих двух метрах в двадцати. Все орудия врыты в землю и замаскированы.
Мы начали готовиться к выходу. Я помогал связывать толовые шашки. У каждого была своя работа. Кто проверял автоматные диски, кто прилаживал поудобнее гранаты. К наступлению темноты все было подготовлено. Старший сержант распределил отряд на группы. Я попал в его группу, состоявшую из четырех человек, а в остальных было по два бойца.
Потеря бойцов
Наша группа должна была забросать гранатами землянку, подрывники в это время — взорвать одну из батарей, а остальные группы — две другие. Все было рассчитано. Каждый боец точно знал, что ему делать.
— Сбор там же, где лежали днем, — сказал старший сержант. — Держаться по возможности кучнее, ждать до двух ночи. Ну ни пуха ни пера.
Мы все разошлись. В четверке я был замыкающим. В быстрых пробежках не заметил, как оказались у цели: вот землянки, а вот батарея. Подкрались еще ближе и увидели палатку. Возле нее стояли два фрица. Мы были позади них.
Сквозь палатку просвечивался зеленый огонек, слышен был разговор. К двум немцам подошел третий и что-то спросил. Получив ответ, скрылся в палатке. Вскоре оттуда раздался дружный смех. Мы стоим, замерли. Вдруг с других батарей ударила автоматная очередь. Я ничего не успел сообразить, как старший сержант полоснул из автомата по палатке. Пустили и мы в ход автоматы и гранаты. Одну «лимонку» бросил в палатку и я. Мы залегли. У других батарей стучали наши автоматы. Несколько немцев убежали в сторону Горячего Ключа, стреляя в нас из зарослей гледа. Я бросил в заросли вторую «лимонку». Тем временем подрывники заложили тол. Старший сержант ракетой осветил местность. В ярком свете я увидел убитого нашего бойца. Подбежал сержант, за ним кто-то из разведчиков. Подхватили убитого и побежали через дорогу в лес.
По группе открыли огонь подоспевшие на подмогу своим немцы, но мы уже были в безопасности. Один за другим прогремели взрывы, и это, вероятно, спасло нас от преследования. Кругом автоматная трескотня, а мы еще не все собрались. Постепенно разведчики сошлись. Не хватало лишь одного подрывника, которому я помогал связывать толовые шашки. Прождали его напрасно до двух часов ночи. Потом старший сержант и Володя ушли на поиски. Примерно через час вернулись и принесли раненного в грудь бойца. Он был без сознания. Мы наскоро соорудили из плащ-палатки носилки, положили на них раненого и убитого и тронулись в путь.
Шли молча, каждый думал о своем. Начинался рассвет. По тропе вышли на Горлову поляну, где стояла оборона. Нас встретили свои. Раненный в грудь боец по дороге скончался. Мы вырыли могилу и похоронили своих товарищей.
Первый побег
После этого задания я отсыпался почти сутки. Весь следующий день занимались личными делами: кто писал письма, кто чистил оружие, кто набивал патронами автоматные диски. Я сидел и думал о доме. Иншаков не выходил из головы. И так захотелось вдруг домой, что улетел бы, кажется. Я утешал себя тем, что скоро выгоним немцев не только из Горячего Ключа, но и со всей территории нашей Родины. Из бесед, которые проводил с нами политрук, чувствовалось, что наше наступление, наша Победа будут скоро.
Хребты по утрам парили. Это было очень красивое зрелище. Но любоваться им было недосуг. Почти каждое утро над нами пролетал фашистский самолет-разведчик. Он появлялся со стороны Горячего Ключа и подолгу кружил над нашими позициями. Возле самолета то и дело вспыхивали облачка взрывов зенитных снарядов, но сбить его не удавалось. Иногда с тяжелым гулом пролетали в сторону Волчьих Ворот мессеры. Грохот бомбежек был слышен и у нас.
Старший сержант объявил, что завтра пойдем к Волчьим Воротам за «языком».
Перед сном получили паек и боеприпасы. Я и предполагать не мог, чем закончится эта вылазка. Утром встали и отправились на задание. Когда подошли к Волчьим Воротам, старший сержант обратился ко мне: «Гриша, пойди на край поляны и вот с того куста посмотри, где что имеется. Если все в порядке, дай знать, а если плохо — возвращайся».
Я пошел к круче, где росла яблоня-кислица. Встал за ее стволом и осмотрелся. Ничего подозрительного вокруг не заметил. Передо мной перекат, за ним густой лозняк, а что дальше — не видно. Перешел речку и по лозняку пошел вдоль дороги. Высунулся из него и… наткнулся на немцев: их было много. Пожалуй, целое отделение. Прыгнуть назад в кусты не успел, они меня заметили. Один из них что-то крикнул. Мне до речки бежать далеко, а здесь разведчикам меня не видно. Немцы подошли ко мне, что-то спрашивают. Я молчу. Один говорит: «Партизан?». Я ответил, что перегонял отару овец в село Садовое, а теперь иду домой.
Немцы о чем-то поговорили между собой, потом один повел меня вдоль лозника, а остальные ушли к Волчьим Воротам. Ведет меня немец, а у меня одно на уме: — «Как уйти?» Вышли на тропинку, что вилась по берегу Псекупса. Рядом широкий плес и у противоположного берега торчит из воды большая коряга, а за ней густой кустарник. Я подумал, что вода после дождя мутная, а до коряги метров сто. Решился: будь что будет. Поворачиваюсь к немцу и спрашиваю: «Куда идем?» Он показывает рукой вперед, повторяет: «Комм! Комм!» Тут я с размаху бросился с берега вниз головой в воду. Поплыл под водой. Рубашка и брюки мешали, уже и воздуха в легких не хватает, сердце колотилось как бешеное. Чувствую, что не выдержу больше и в этот момент головой ударяюсь о корягу.
Фашист короткими очередями бил то по коряге, то по воде. Я сидел часа четыре, не двигаясь в корневищах, сильно продрог. Боялся пошевелиться, чтобы не обнаружить себя. Немца, от которого я убежал, не было видно, а стрелять он перестал.
Снова плен
Наконец я выбрался на берег, нырнул в орешник и спрятался в окопе. Полежал недолго, немного согрелся и решил идти к своим. Солнце уже клонилось к горизонту. Я выбрался из кустов и успел только сделать несколько шагов, как меня окликнули немцы. Бежать было некуда. Они подошли, а я стою весь мокрый. Один знаками спросил, откуда я иду. Показал рукой: «С гор, мол». Сказав «Гут», он опять знаками спросил, почему я мокрый. Я ответил, что пил воду и упал с берега. Второй немец, оглядев меня, коротко сказал: «Партизан». Я запротестовал. Тогда они повели меня в сторону Горячего Ключа. Возле свинофермы свернули в лозняки, меня подвели к небольшой палатке, в которой, как я догадался по торчащей антенне, была рация.
Из палатки вышел крепкого телосложения немец. На плечах — витые погоны, на брюках — лампасы. На вид ему было лет 45. Один из сопровождавших меня начал что-то ему говорить. Полковник, или генерал (я не знаю, кто это был, но видно, что большое начальство) окинул меня взглядом и, подозвав молодого солдата, что-то ему сказал. Тот повернулся ко мне и спросил по-русски, почему на мне мокрая одежда. У меня мелькнула мысль — «Они еще не знают, что я сбежал от немцев». Ответил как можно спокойнее, хотя и порядком струсил, что пил из речки воду и сучок, за который держался, обломился, и я упал в воду. А иду с Безымянного домой, в Новотитаровскую. Перегонял отару колхозных овец. Сдал их и решил домой идти. Для убедительности показал им паспорт и справку. Переводчик посмотрел на мои мокрые документы и передал начальнику. Тот, опять через переводчика, спросил, много ли я видел русских солдат, когда проходил по их территории. Я ответил, что много, меня задерживали три раза. «И немцы задерживали», — добавил я. Переводчик перевел мои слова своему начальству, потом ударил меня по щекам и сказал: «Партизан!». У меня мелькнула мысль: «Сейчас расстреляют», — но я все же ответил ему: «Нет, я не партизан. Нет». Меня усадили возле палатки. Все куда-то ушли, кроме фрица, который остался меня охранять. Хотелось есть. Я думал о своих разведчиках: «Где они сейчас?» Потом снова пришло в голову, что меня расстреляют и все поплыло в глазах. Настраиваю себя на мысль: «Бежать! Но как бежать? Кругом немцы, а я один, и вдобавок без оружия».
Через полчаса из палатки вышли два немца и вынесли рацию. Они подошли ко мне и один из них по-русски сказал: «Неси рацию». Я поднялся, взвалил ее на плечи, и мы направились в сторону Горячего Ключа по тропе, ведущей к винограднику. «Ну вот, — подумал я, — вынесу им рацию на гору, а там они по мне очередью из автомата в спину, и все кончено».
Допрос
Вскоре мы вошли в Дантово ущелье, а когда подошли к военному зданию, солнца уже не было видно. Дальше пошли вдоль речки до улицы Базарной, потом дошли до Шоссейной и по ней вышли на Красную. Меня завели в то здание, где до войны размещался партийный кабинет и втолкнули в какую-то комнату. Снова начался допрос. Немецкий офицер бил меня по щекам и кричал: «Ты партизан!» Я упрямо твердил: «Нет». Не знаю, чем бы закончился допрос, если бы не тот самый хромой Иншаков, что служил у немцев комендантов. Он зачем-то зашел в комнату, и офицер спросил его, знает ли тот меня. Иншаков кинул в мою сторону взгляд и ответил: «Такого не знаю», — принявшись сосредоточенно разглядывать что-то у себя под ногами. Немец вызвал моих конвоиров. На меня снова надели рацию и повели к Псекупсу. Перешли его вброд. По дороге двигались машины, подводы с солдатами. Мы шли по обочине дороги на Березку. Здесь я увидел двух убитых бойцов, они лежали лицом вниз. Мы шли в сторону лесоделянок артели «8 Марта». Здесь стояла будка сторожа Хандрымайло. До войны ее так и называли: «Хандрымайлова будка». Я знал, что за ней дальше будет село Пятигорское. Стало ясно, что идем мы к немецкой передовой линии. Уже совсем стемнело. Когда поднялись на вершину хребта, конвоиры приказали мне остановиться. И снова обожгла меня мысль: «Теперь все! Убьют!» Немцы, однако, не спешили. Вероятно, я им был нужен в качестве носильщика. Они сняли с меня рацию, включили ее и, подняв антенну, стали работать. Я сидел позади них около дороги, которая спускалась в Пятигорское, а одним ответвлением — в Горячий Ключ.
Было сыро и прохладно. Я сидел и думал о том, что надо бежать, и чем быстрее, тем лучше. Где-то около полуночи взошла луна, и вокруг посветлело. Немцы выключили рацию, завернулись в плащ-палатки и стали укладываться спать. Показали мне знаками, чтобы я тоже спал. Я свернулся калачиком, но не уснул, а только притворился. Прошло часа два, может быть чуть меньше. За это время я обдумал план побега: пройти вниз по дороге до «Хандрымайловой будки», а там с кручи прыгнуть на осыпь и спрятаться в завалах гнилых деревьев. Это место я хорошо знал, совсем недавно мы, мальчишки, часто играли там в прятки.
Я приподнял голову, осмотрелся и прислушался. Немцы спали. Тогда я осторожно встал и предусмотрительно расстегнул штаны, на той случай, если фрицы вдруг проснутся и спросят, куда я иду, начал потихоньку пятиться к кустам. Отойдя метров пять до поворота, прыгнул вниз на дорогу, но зацепился за кусты и споткнулся о выступ колеи. Однако не упал и побежал по дороге к обрыву. И тут две автоматные очереди разорвали ночную тишину за моей спиной. Пули просвистели где-то выше головы. Прыгнул с обрыва и чуть ли не до пояса завяз в мелкой осыпи песка и гальки. Мысль лихорадочно работала: «Скорее под завал деревьев!». Продрался сквозь заросли ежевики и нырнул под толстый ствол дерева. Из укрытия мне хорошо была видна верхняя кромка обрыва, откуда я прыгал. Вскоре там показались две фигуры, застучали автоматные очереди. Немцы стреляли наугад. Я уполз дальше под дерево.
Уха для своих
Так, наконец, я вернулся к своим разведчикам. Помню, первым, кого я увидел был Володя Копцев. Он и привел меня в землянку. Меня тут же окружили, послышались восклицания: «Гляди, воскрес! Гриша, ты не с того света вернулся?» Пошли расспросы, и я обо всем подробно рассказал товарищам. В полдень в землянку заглянул старший сержант. «А, явился, — радостно сказал он. — Как дела, дружище?»
«Ничего», — ответил я.
«А меня из-за тебя в штаб вызывали, — сообщил он. — Мы, был такой грех, поначалу подумали, что ты к немцам убежал. А тут вызывают и спрашивают: не вас ли разыскивает по всей передовой линии герой Григорий Туренко? — старший сержант подмигнул разведчикам, они сдержанно улыбались. — Но ты, как не рисуйся, — закончил старший сержант, — а в тыл тебе идти придется. Приказ, брат, есть приказ».
И все-таки я твердо решил, что в тыл не уйду, дождусь, когда фашистов выгонят из Горячего Ключа. Володя предложил мне сходить на рыбалку. Мы наловили десятка два голавлей и пескарей, вечером сварили уху. Разведчики остались довольны моими рыбацкими и кулинарными способностями. Утром пошел дождь. В лесу стало сумрачно, сыро, промозгло. После обеда к нам пришел политрук. Он рассказал об обстановке на фронте, пояснил, почему фашисты так прут на нас: «Они хотят выйти к Туапсе, чтобы взять наши войска в кольцо и получить доступ к бакинской нефти, но только из этого ничего у них не выйдет».
— Кишка у фрицев тонка в кольцо нас взять, — сказал Володя.
— А этого они не хотят?
— Могилу они себе тут найдут, а не нефть! — переговаривались бойцы.
Политрук повернулся ко мне: — «Ну как, Гриша, уже прижился?»
— Прижился. Вот хочу с товарищами в разведку сходить, — сказал я.
— Посмотрим после дождя, — и, вздохнув, добавил, — немцы заняли Фанагорийскую и Фонарь-гору.
За «языком»
Однажды утром пришел старший сержант и объявил, что завтра пойдем в Фанагорийскую. «Надо вытащить из окопа или хаты какого-нибудь фрица посолиднее, — пояснил он. — Ты, Гриша, тоже с нами пойдешь. Фанагорийскую ты хорошо знаешь?»
Я ответил, что знаю, был в ней много раз.
Вечером отправились на задание. Шли по грязи, было очень скользко. К станице подошли со стороны Садовой, просидели до полуночи в лозняке. Выяснив, что в крайней от речки хате горит свет, и там есть немцы, двинулись туда.
Мне было приказано укрыться под вербой и ждать, а когда начнется стрельба — бросать гранаты в сторону хаты, а затем уходить к месту сбора. От вербы до хаты метров сто, может чуть меньше. Глаза уже привыкли к темноте, да и от светящегося окна возле хаты светло. Но сколько я ни всматривался, никого не увидел. Прошло несколько томительных минут. Вдруг вижу — кто-то прошел к хате и вновь ушел, откуда появился. Потом к хате подошли уже трое, открыли дверь, и их стало видно, как на экране. Прозвучал выстрел, погас свет. Из дома выскочили несколько человек и побежали. В соседнем дворе залаяла собака. И словно по команде застрочили автоматы. Стрельба раздавалась и со стороны речки, что была позади меня. Я вырвал чеку и бросил гранату в сторону хаты. Затем бросил другую. А суматошная стрельба раздавалась уже со всех сторон.
Первое ранение
Бегом я бросился к речке и спрятался в кустах лозняка. Пальба приближалась. Заметив промелькнувшую в кустах фигуру фашиста, я бросил гранаты в его сторону, а сам побежал к месту сбора. Небо прочертила зеленая ракета. Я бежал по тропке, и вдруг меня будто кто палкой ударил по руке и ноге. Я упал, в горячке тут же вскочил и побежал дальше. Но через несколько десятков метров снова упал. Кровь текла в ботинок, рукой нельзя было шевельнуть. А вокруг жужжат пули, будто разворошили осиное гнездо. В этой обстановке трудно было разобраться — где свои, а где немцы. Но не лежать же здесь до утра. Собрав силы, встал. Ногу пекло так, что трудно было шаг ступить. Все же я добрался до места сбора, где уже были все разведчики.
Мы двинулись в обратный путь. Без посторонней помощи я смог дойти только до нашей передовой. А там разведчики взяли меня под руки и ввели в землянку. Сняли ботинок, и я увидел ниже колена рану. Пуля пробила мышцу, но кость не задела. Выше локтя пуля тоже пробила мышечную ткань. Меня перевязали, и мы пошли дальше. Впереди вели пленного фашиста, которого разведчики взяли в этой хате в Фанагорийской. Шел он не сопротивляясь и, вероятно, был даже рад, что война для него закончилась. В распоряжение части вернулись на рассвете. Легли спать. Утром, проснувшись, я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой — они страшно распухли. Меня отвезли в село Садовое в полевой госпиталь.
Мамочка, все хорошо
Из госпиталя выписывался в начале ноября. Хотел вернуться в свою часть, но на фронт меня не пустили.
«В тыл! Только в тыл! — распорядился начальник госпиталя. — И не рассуждать!»
Мне выдали паспорт, комсомольский билет, пропуск, продукты на дорогу. Вначале я добрался до Туапсе, оттуда — в Батуми, где устроился работать кочегаром в порт.
В начале февраля 1943 года узнал, что Горячий Ключ уже освобожден от фашистов. Меня отпустили домой. От Джубги шел пешком. Добрался до Горячего Ключа когда уже стемнело. Зашел в дом — никого. Ну, думаю, убили немцы сестру и маму. Сел на пороге и задумался, что делать дальше? Весь день я ничего не ел, голод давал о себе знать. Пошел поискать на огороде что-то съестное. Вижу, в соседнем доме свет в окне. Я подошел ближе и сквозь щель между ставнями увидел в комнате за столом сестру, она ужинала. Я постучал.
— Кто там? — спросила Вера. У меня перехватило горло.
— Пустите переночевать, — сказал я чужим голосом, не называя себя. Мне открыли. Сестра сразу не узнала, а потом присмотрелась, растерялась и бросилась ко мне.
— Гриша! Воскрес! — плача и смеясь, кричала она, тормошила и тискала меня в объятиях.
— Ведь ты же был убитым! Наши люди видели тебя убитым…
Сестра куда-то убежала, а через несколько минут услышал торопливые шаги. Открылась дверь, и на пороге я увидел маму.
— Сыночек мой родненький! — она крепко-крепко обняла меня и заплакала. Я прижался к ней, защипало глаза как когда-то в детстве. Мы оба не могли говорить. Маме стало плохо. Она повисла у меня на руках. Я, как мог, утешал ее.
— Мамочка, все хорошо, я жив. Успокойся, мама.
Потом мы ужинали. Ели фасолевый суп, и какой же он был вкусный — суп, приготовленный мамой. И говорили, говорили без конца. Мама и Вера рассказывали, как бесчинствовали оккупанты, издевались и глумились над людьми.
Вспоминали тех, кто погиб, сражаясь за Родину. Я рассказывал, как был проводником у разведчиков, о том, какие это сильные, смелые люди.
Шла война. Фашисты еще были на Кубани. Далеко еще была от нас Победа. Но все мы знали, что она будет обязательно и делали все для того чтобы приблизить ее.
Дома я пробыл до весны, в апреле меня призвали на действительную службу в кавалерию. Освобождал Украину. В одном из боев был тяжело ранен, попал в госпиталь, а потом домой, уже навсегда.
P.S.: К сожалению, дальнейшая судьба этого отважного человека нам не известна, не смогли мы найти и фотографии Григория Туренко. Возможно, кто-то из наших читателей сможет помочь в поиске информации. Просим откликнуться всех, кто ею обладает.
