Память об оккупации Горячего Ключа в годы Великой Отечественной войны хранят не только музейные экспонаты, украсившие лучшие экспозиции, не только сохранившиеся до наших дней фотографии и пожелтевшие вырезки из советских газет. Эту память хранят и очевидцы тех событий — горького августа 1942 года, когда фашисты оккупировали наш город, тогда еще — поселок, и радостного января 1943 года, когда советские войска освободили Горячий Ключ.
Сегодня мы рассказываем о казачке Раисе Егоровне Педченко, одной из тех женщин, которые не потеряли мужества во время оккупации.
Жизнь каждого человека полна необыкновенных историй, трудных испытаний, горестей, но и радости, счастливые случаи не обходят ее стороной. Так было и у казачки Раисы Егоровны Педченко (в замужестве Шмалько).
— О войне мне не надо читать книжки, смотреть кино — я сама как военная книга, да и «кадры» военной жизни так и стоят перед глазами. Мне только семнадцать лет было, как началась Великая Отечественная, а следом оккупация. Фашисты ходят по станице, хозяинуют, командуют: куда там паны-господа объявились. Так вот… Погнали нас фашисты кукурузу ломать. Урожай добрый был, початки наливные. Работаю я на кукурузном поле — вдруг слышу: «Где тут Раиса Педченко?» «Педченко… Педченко», — несется окрест. «Да вот Педченко, работает», — кричат мои товарки. Смотрю, идет ко мне полицай с автоматом. Передает приказ: немедленно оставить работу, явиться домой и с вещами, с пайком на четыре дня идти к комендатуре. Боже мой, мои подружки обступили меня, обнимают, плачут. А я хоть бы слезинка капнула. Сердце защемило, заныло. Пример расправы с нашим Леней Тараником уже был: расстреляли мальчишку фрицы без всякой жалости.
Домой я бежала, а там уже ждал меня другой полицай с автоматом. Мама, родные, соседи криком кричат, прощаются со мной, мешочек с пожитками и едой уже сложили, мне протягивают. Полицай торопит: «Давай, давай, в дорогу пора, хватит ныть». А я опять ни слезинки не пролила. Камень. Иду по родной улице, а навстречу с двумя ведрами воды спешит бабушка Степанида Овсянникова. Запыхалась вся, криница у нас от дома не близко была. «Стой, хлопче, охолонь малость, — говорит бабушка полицаю, — зеньки не таращь, не вспугнешь бильше. Мы вже дюже слякались». Ведра ставит прямо передо мной на землю — воды в них доверху. «Диточка, ридна наша, нэ лякаиси. Молись Богу, верь в силу его».
Протягивает она мне листочек бумаги, а на нем молитва во имя милосердия и спасения Божьего. Взяла я листочек, у самого сердца положила, бабушке низко, низко до самой земли поклонилась и пошла. Поняла я бабушку: полные ведра — это к удаче, к везению. Степанида специально сбегала за водой, молитву мне приготовила: полицая не побоялась.
У комендатуры нас собралось человек тридцать шесть. Там стояли учителя Прасковья Брантова, Нина Доненко, наша Надя Стеба, завклубом Саня Суржик с женой и двумя малышами, Овсянникова Таня с детьми, были и другие наши земляки. Стоим молча, а у меня в голове звучит голос бабушки Овсянниковой: «Храни, диточка, молитву, храни. Боже не даст тоби сгинуть … »
Погнали нас пешком в Краснодар. По дороге, как скот, стегали плетьми полицаи нас, чтоб шли швыдче.
Насмотрелись мы ужасов, насмотрелись — на всю оставшуюся жизнь хватит. Наших пленных, изувеченных, раненых загоняли в хаты, в сараи и сжигали живьем. Наезжали на них на мотоциклетках, гоготали при этом дико, словно цирковое представление было, а не издевательство и глумление над живыми людьми. Кто говорит о немецкой культуре — тот глубоко заблуждается. Звери дикие милосерднее, чем гитлеровцы были к нам.
В Краснодаре нас разместили возле кооперативного рынка, разогнали по квартирам, а пленных солдат и офицеров бросали в подвал. Оттуда их водили на пытки. После истязаний и мучений полицаи тащили волоком наших солдат до входа в подвал, а там со всей силы били в грудь, и замученные бойцы падали невесть куда. Штабелями укладывали фашисты умерших, штабелями… Среди них были и те, кто еще дышал, жил. Их куда-то увозили. А мы по дороге насмотрелись уже на эти расправы и потому догадывались, что ждет солдат и офицеров. Так мстили фашисты нашим за то, что вели они отчаянные бои с нечистью, что стояли насмерть в боях. А мы? Что сделали мы фрицам? Простые люди и детишки малые.
А вот дальше — хотите верьте, хотите нет. Наш охранник, украинец по национальности, все на своем украинском языке с нами разговаривал, а мы с ним на нашей балачке гутарили. Узнал он, что наши деды — казаки с Украины, что Екатерина отправила их на Кубань. Как-то стал он призадумываться, приносить нам объедки, обгрызки какие от еды, воды испить стал давать. Не густо щедрился, но все-таки хоть чуточку ели. А потом даже умудрился отпускать нас группами, не боясь фашистов. Правда, от удушия умер Саня Суржик, единственный из нашей группы. Его Полина осталась одна с детишками. И что?.. Сын его, Володька, стал у нас в Ключевой лучшим комбайнером-орденоносцем. Отца сын не подвел. Но до этого надо было дожить. Поняли мы, что Красная Армия крепко наступила гитлеровцам на хвост. Фрицы уже рады драпануть, пока целы. Да не получается. А полицаи еще больше трусят — фашистам есть куда бежать, а их, предателей, что ждет? Мы были спасены. Освободили нас наши.
Отправились домой. После освобождения Краснодара наши ездили на восстановительные работы, как ни тяжело было, наш станичник поехал посмотреть на те места, где мучили нас, морили голодом и жаждой фашисты. Он увидел горы обуви: детской и женской было особенно в изобилии. Хотели фрицы нас всех уничтожить, в душегубки загнать. Что на это сказать? Нет слов — боль в душе комом стоит, помнится все, словно вчера это было.
Молодежь, молодежь… Дай Бог вам никогда этого не испытать.
Дома мы отдыхать не стали. Председатель назначил меня бригадиром табачников. Боже мой! Девчонки, совсем девчонки, шли на поля, тягали плуги и бороны, обучали коров быть тяговой силой. Над каждой рассадочкой поклоны били, да еще другие культуры выращивали на личных пайках: обязаны были сдавать государству молоко, мясо, яйца, зерно, фрукты. На Соленый пешком шли, смеемся, шутим по дороге. Страну мы хорошо держали своей «продовольственной программой», Север снабжали овощами, Москву — это уже после войны пошло. А в военное время и после наши девчата строили дороги, валили лес, тягали здоровенные бревна. Трудно жили, но весело. Песни так и неслись над станицей, над полем, над рекой. Как начнем выводить мелодию на разные голоса — птицы заслушивались. Наш председатель шутил: «Девчата, рассада хорошая растет — дюже гарно вы спеваете».
Так и работали для фронта, для Победы. Храню свои награды, как память об этом трудном времени, совпавшем с моей молодостью. Встретила после войны хорошего человека. С мужем прожили долгие годы. Иногда он говорит: «Рая, мы с тобой всех родных и друзей пережили. Пора собираться в дорогу». А я отвечаю: «Федюша, Богу решать, кому и сколько жить. Не будем гневить его. Спасибо ему за нашу жизнь».
Помню, как стали приезжать в станицу мужики с фронта, забракованные по здоровью: кто без рук, кто без ног, кто слепой. Приехал Федор Невпрелов, ему ампутировали руку по самое плечо. Николай Мамай без двух ног. Его мать, тетя Вася (ее звали Василисой) — это мы ее так называли Васей, так она попросила нас навестить Николая, песни попеть, потанцевать, поговорить с ним душевно. Мы не стали кичиться, отнекиваться, взяли гостинец для фронтовика, гармониста с собой пригласили и отправились к нашему Николаю.
И что думаете — парень оттаял, тоска прошла: так пел с нами, веселился, что тетя Вася вышла из хаты нас провожать и зарыдала: «Спасибо вам, люди добрые, за мово Мыколу». Николай успешно устроился в мирной жизни, женился. Наша летучая поддержка пошла ему на пользу. Что там говорить: спешили мы к людям с добром. Старшее поколение было примером, как жить и на кого равняться.
Желаю молодым не унывать, верить, надеяться и любить. Без этого невозможно жить. Поддерживать друг друга.
Такая вот легендарная женщина жила рядом с нами, женщина, прошедшая по жизни с гордо поднятой головой, не склонившая ее перед врагом. В преддверии 75-летия Победы вспомним ее подвиг, отвагу и мужество.
